— По мне, это просто дико.

— Это уже не оправдание. Екатерина была права — мы стоим перед чем-то очень опасным, — самым опасным, с чем сталкивалось человечество. Но оно уже началось. Земля следит за нами с ужасом и восхищением. Скоро, очень скоро они возьмут дело в свои руки. Через пять лет у нас все отберут.

У тебя хорошая голова, Гюнтер, и скоро она станет еще лучше. Я думаю, мы сходимся в том, какой мир мы желали бы создать. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной.

— Я не знаю, что сказать.

— Ты хочешь настоящей любви? Ты ее получишь. Мы можем сделать для себя секс каким угодно чудесным или отвратительным, если хочешь. Ты хочешь, чтобы я была тише или громче, нежнее или более уверенной? Давай поторгуемся. Посмотрим, может быть, и договоримся.

Он молчал.

Гамильтон откинулась на спинку сиденья. Подождав, она сказала:

— Знаешь, я никогда еще не видела лунного заката. Я редко бывала на поверхности.

— Это придется изменить, — сказал Гюнтер.

Она пристально заглянула ему в лицо. И улыбнулась. Поерзала, придвигаясь ближе к нему. Он неловко закинул руку ей на плечо. Кажется, она этого ожидала. Он кашлянул в ладонь, потом показал пальцем:

— Вот, уходит.

Лунный закат очень прост. Стена кратера касается нижней части солнечного диска. Тень выскакивает на склон и мчится по нему вниз. Скоро солнце скрывается до половины. Оно исчезает плавно и непрерывно. Последний ослепительно серебряный луч горит над скалой, потом исчезает и он. Мгновение спустя ветровое стекло приспосабливается к изменению, и появляются звезды, а Вселенная заполняется тьмой.

Воздух в кабине остыл. Панели пощелкивали и хлопали от резкого перепада температуры.

Гамильтон ткнулась носом ему в шею. На ощупь ее кожа была чуточку липкой и издавала слабый, но ощутимый запах. Она прошлась языком по линии его подбородка и добралась до уха. Ее руки возились с застежками его скафандра.

Гюнтер не чувствовал ни малейшего возбуждения, только легкую неприязнь, граничащую с отвращением. Это было ужасно, оскверняло все, что осталось ему от Екатерины.

Но через это испытание ему придется пройти. Гамильтон права. Всю жизнь он прожил под властью подсознания, его чувствами наугад и беспорядочно правила химия мозга. Он был вынужден ехать туда, куда уносила его кошмарная скачка разума. А она несла его всегда к боли и смятению. Теперь поводья у него в руках, он может править туда, куда захочет.

Он еще не решил, что закажет себе в новую программу. Довольство жизнью, пожалуй. Секс и страсть — почти наверняка. Но не любовь. С этой романтической иллюзией покончено. Пора стать взрослым.

Он сжал плечо Бет. «Завтра, — подумал он, — это уже не будет казаться важным». Бет подставила ему свои губы. Ее губы приоткрылись. Он почувствовал запах ее дыхания.

Питер Уоттс

Ниша

Когда на станции «Биб» гаснет свет, становится слышно, как стонет металл.

Лени Кларк прислушивается, лежа на своей койке. Над головой, за трубами, за проводами, за скорлупой обшивки — трехкилометровая черная толща океана, стремящегося раздавить ее. Она ощущает под собой Разлом, подвижки океанского ложа, достаточно мощные, чтобы сдвинуть с места материк. Она лежит в своем хрупком убежище и слышит, как микрон за микроном поддается броня станции, слышит ее скрип, низкий, на самом пороге человеческого восприятия. В отношении Разлома Хуан де Фука бог-садист, и имя ему — Физика.

«И как они умудрились меня уговорить? — задумывается она. — Как это я согласилась сюда спуститься?» Впрочем, ответ ей известен.

Она слышит шаги Баллард в коридоре. Кларк завидует Баллард. Баллард никогда не заводится, она, кажется, неизменно владеет собой, сама решает, как жить. Похоже, она чуть ли не счастлива здесь.

Кларк скатывается с койки и нашаривает выключатель. Каюту заливает тяжелый свет. Стены рядом с ней не видно из-за трубок и панелей управления: на глубине трех тысяч метров не до эстетики. В первую очередь — функциональность. Она оборачивается, и в зеркале на переборке мелькает отражение скользкого черного тритона.

Да, такое все еще случается изредка. Иногда ей удается забыть, что с ней сделали.

Требуется сознательное усилие, чтобы ощутить механизмы, затаившиеся там, где прежде были ее легкие. Она так привыкла к хронической боли в груди, к легкому сопротивлению пластика и металла при каждом движении, что почти не замечает их. Но она все еще способна вспомнить, что значит быть вполне человеком, и порой путает воспоминания с истинными ощущениями.

Такое возвращение в прошлое никогда не затягивается надолго. На «Биб» повсюду зеркала: предполагается, что они создают ощущение пространства. Случается, Кларк закрывает глаза, чтобы спрятаться от бросающихся на нее со всех сторон отражений. Не помогает. Закрывая глаза, она чувствует под веками линзы, прикрывающие роговицу, как гладкие бельма.

Кларк выбирается из каюты и по коридору направляется к кают-компании. Там ее ждет Баллард. На ней гидрокостюм, и на лице неизменная уверенность в себе.

Она встает.

— Готова к выходу?

— Ты командуешь, — отзывается Кларк.

— Только на бумаге, — улыбается Баллард. — Что касается меня, Лени, мы с тобой на равных.

Они уже два дня провели в Разломе, но Кларк никак не может привыкнуть к постоянным улыбкам Баллард. Ей только дай повод поулыбаться. На самом деле так не бывает.

Что-то врезается в «Биб» снаружи.

Улыбка Баллард тает. Звук повторяется: влажный глухой удар по титановой кожуре станции.

— Сразу не привыкнешь, — замечает Баллард. — Верно?

Опять…

— Я хочу сказать, судя по звуку, что-то здоровенное!

— Может, лучше выключить свет? — предлагает Кларк.

Она не ожидает согласия. Наружные прожекторы «Биб» горят круглые сутки: электрический костер, разгоняющий мрак. Изнутри им не видно, на «Биб» нет иллюминаторов, но от сознания, что свет горит, почему-то становится спокойнее.

Пум-м!

…Почти всегда.

— Помнишь курс подготовки? — вставляет Баллард меж ударами. — Как они уверяли нас, что абиссальная [54] фауна должна быть исключительно мелкой?..

Голос у нее срывается. Некоторое время обе прислушиваются, но удары не повторяются.